К оглавлению
Жорж Брассенс - 1, 2, 3, 4
Песни, которые я предлагаю послушать в первой части моего рассказа, собраны здесь.
И еще скажу сразу о фамилии Brassens: по правилам французского она должна была читаться «БрассАнс», и раньше по-русски именно так ее транскрибировали. Теперь, слава богу, есть живые записи французских передач, есть Википедия – и можно не объяснять, что данная конкретная фамилия однозначно читается как «БрассЕнс».
Все, теперь можно начинать.
Жорж Брассенс родился 22 октября 1921 года на юге Франции, в маленьком городке Сет, расположенном на берегу Средиземного моря.
Отец Брассенса – француз, строительный подрядчик по профессии – был известен как антиклерикал и человек независимых суждений. Мать же была итальянка и ревностная католичка.
Этих таких разных людей объединяла любовь к музыке и песне. Семейная обстановка была очень теплой, и в доме всегда звучала музыка. А различие родительских мировоззрений – мы увидим – впоследствии немало сказалось на творчестве Жоржа Брассенса.
В школе Жорж не отличался прилежанием, но очень рано увлекся поэзией. Этому во многом способствовал его преподаватель французского языка Альфонс Боннафе, который впоследствии (с 1963 года) станет первым биографом певца.
И все было хорошо, пока по молодости лет Жорж не попал в сомнительную историю. Когда ему было 17 лет и он уже учился в колледже, Жорж с несколькими своими приятелями начал заниматься мелкими кражами. Они воровали всякую мелочевку из домов своих родителей, а потом перепродавали в соседнем городке. Разумеется, вскоре они попались. История грозила стать довольно неприятной – и однако, Брассенс-старший, приехав забирать сына из полиции, не предъявил ему ни единого упрека. Впоследствии Жорж говорил, что отец преподнес ему бесценный урок, дав возможность восстановить самооценку, и – уже после смерти отца – посвятил ему песню («Les Quatre bacheliers»), в которой рассказывается эта история.
Благодаря заступничеству отца Жоржа, удалось это дело как-то замять, и до уголовного наказания не дошло. Однако из колледжа пришлось уйти. По этой же причине родители приняли решение отправить Жоржа в Париж, к тетке. (Вы, вероятно, спросите, а при чем тут, скажем, тетка или история с воровством? А я отвечу, что жизнь Брассенса не блистала событиями и разнообразием, но все факты, о которых я рассказываю, тем или иным странным образом отразятся в его песнях.)
И вот Брассенс, с год проболтавшись без дела на родине, в начале 1940 года отправляется искать счастья в еще не оккупированный немцами Париж, где живет первое время у своей тетки Антуанетты. Я всегда долго медитирую на эти две фотографии юного Брассенса, на которых в упор не вижу Брассенса взрослого. О том, что Брассенс тридцатилетний и пятидесятилетний внешне как будто совершенно разные люди – я вообще помалкиваю, вы сами увидите.
В Париже Жорж тоже ведет довольно неопределенный образ жизни, известно, в частности, что он три месяца отработал на заводе Рено. В 1942 году он издает тоненький сборник своих стихов «À la venvole», в основном анархистский по содержанию. Издает он его на деньги своих друзей, тетки Антуанетты и ее подруги – некоей портнихи по имени Жанна Ле Боньек. А в 1943 году Брассенса отправляют на принудительные работы в Германию в городок Басдорф, и там он уже вовсю пишет песни и поет их в кругу друзей.
Через год Жорж сбегает из лагеря обратно в Париж. И там живет в послевоенные годы, пишет стихи и песни, сотрудничает в анархистской газете «Либертэр».
Он пытается выступать со своими песнями в разных кабаре, но ни малейшего успеха не имеет. И вот наконец, когда ему было уже за тридцать и он почти потерял надежду пробиться (хотя многие песни, ставшие впоследствии классическими, были уже написаны), Брассенсом заинтересовалась известная певица Паташу, у которой было свое кабаре на Монмартре, и для начала включила в свой репертуар некоторые его песни.
Однако большинство песен Брассенса ну никак не годилось для женского исполнения, надо было как-то заставить петь его самого. После неоднократных прежних провалов он наотрез отказывался, утверждая, что цирк – не его призвание. Говорят, что в конце концов Паташу буквально вытолкнула Брассенса на сцену (а он был тогда большой, толстый, неуклюжий – друзья звали его «медведь») и предварила выступление такими словами: «Хочу представить вам Жоржа Брассенса. Он не умеет петь, не умеет играть на гитаре и не умеет держаться на сцене, но послушать его стоит». Впоследствии Брассенс не раз говорил, что он всем обязан Паташу.
Это историческое выступление, положившее начало большому успеху Брассенса, состоялось 12 марта 1952 года. Тогда и прозвучали впервые «скандально-хулиганские» песни, не подошедшие к репертуару Паташу, – прежде всего «Дурная репутация». Этой во многом программной песней открываются все сборники стихов Брассенса, и так называется первый виниловый альбом, выпущенный в ноябре 1952 года. Правда, название это (по первой песне) было присвоено альбому позже. А первоначальное издание выглядело так:
Эта горилла у нас следующая на очереди, а сначала мы послушаем «Дурную репутацию» – то бишь кликнем на коричневую кнопку, и тогда нам откроется новое окно, а в нем будет плейер и текст с подстрочником.
La mauvaise reputation (1951) Дурная репутация
Другой песней, принесшей Брассенсу славу и несколько скандальную известность, стала знаменитая «Горилла».
А перед тем, как нам ее послушать, процитирую-ка я фрагмент из вышеупомянутой лекции Марка Фрейдкина, большого специалиста по нецензурной лексике. «Вообще, французской песне всегда была присуща некоторая фривольность, но Брассенс в этом деле совершил буквально революцию. Тематика и способы выражения во многих его песнях шокировали даже видавшую виды французскую публику. Если было нужно и даже порой там, где без этого можно было и обойтись, Брассенс, совершенно не стесняясь, выражался по французской матери открытым текстом. Хотя французский мат, в отличие от его русского эквивалента, все-таки не несет такой вульгарной экспрессии и вообще имеет несколько иную эмоциональную окраску. Это во многом связано с тем, что во Франции всегда была очень влиятельна католическая церковь и, к примеру, еще в середине 20 века выражение «черт побери» считалось гораздо более табуированным и грубым, чем любая матерщина. Но, уверяю вас, и для французского уха то, что позволял себе Брассенс, звучало в достаточной мере шокирующе и непристойно. Впрочем, в «Горилле» нецензурных выражений еще нет, но сюжет, мягко говоря, экстравагантный. До такой степени, что первые несколько лет эта песня была даже запрещена для трансляций по радио, что, разумеется, только добавляло ей популярности. Как мы видим, цензура существовала и в свободной Франции.»
В этих двух песнях уже почти весь Брассенс, причем в «Горилле» больше, чем в «Дурной репутации». Я имею в виду знаменитый и бесподобный, не кричащий о себе, а подспудный юмор Брассенса (кто знает – поймет, а кто не поймет – тому не надо), его парадоксальную логику и это явное-неявное морализаторство, о котором мы поговорим еще не раз. Сам Брассенс, ясное дело, ничего такого не признавал и утверждал, что никогда мораль в виду не имеет – она получается сама собой. Вот и здесь – хотел написать смешную неприличную песенку, а невзначай получилась песня, направленная против смертной казни. Смертную казнь во Франции отменили только в 1981 году (за 20 дней до смерти Брассенса), а до тех пор ее существование сильно возмущало передовую интеллигенцию.
Объединяет эти две песни один из центральных моментов творчества Брассенса – бунтарство. Против чего? Ну, скажем, по молодости – против всего того, что, по его понятиям, лишает человека свободы. Против государства (и потому в его песнях очень несладко приходится полицейским, а в «Горилле» – судье), против семьи и института брака, против церкви, а также против всех возможных общих мест. Девиз Брассенса: «Подвергай сомнению все!»
Например, если мудрость гласит: «Старость надо уважать» – то Брассенс утверждает: «Если человек мудак, то навсегда». Если пословица говорит: «О мертвых либо хорошо, либо ничего», то Брассенс поет так:
«Вчера я нацепил похоронную маску
Чтобы проводить в царство теней
Мешок старых костей.
Мир не видал еще большей сволочи,
Но вот он умер – и мы дружно его оплакиваем».
Примерам несть числа. Обладая блестящим юмором и убийственной логикой, Брассенс одной левой переворачивает вверх тормашками все, что можно и нельзя. А перевернув – принимается за построение собственного мира. Его песни – это своеобразная многоактная человеческая комедия, совершенная в своей законченности и логичности, продуманная до тонкостей. Действующие лица этой комедии – все те, кого отвергает общество: бродяги, нищие, пропойцы, воры, проститутки и прочие носители «аморальности» в различных ее проявлениях. Но в том-то и фокус, что именно этих персонажей Брассенс наделяет теми добродетелями, которые они, казалось бы, опровергают своим существованием и образом жизни.
Там, где общественность в лице трех капитанов видит вульгарность – герой созданного Брассенсом мира находит красоту. «Не встречай по одежке» – не последняя из заповедей этого мира. Разумеется, я имею в виду песню «Les sabots d’Hélène» («Башмаки Элен»), очень важную для понимания этической системы Брассенса. Песня эта представляет собой парафраз старинной французской народной песни 16 века «En passant par la Lorraine».
Обратите внимание на поэтическую виртуозность, с которой написана эта простенькая, казалось бы, песенка. В песне шесть куплетов по десять строчек в каждом, то есть всего 60 строк. И эти 60 строк с весьма прихотливой строфикой написаны всего на трех рифмах. Это далеко не единственный пример виртуозности, их будет много дальше.
Les sabots d’Hélène (1954) Башмаки Элен
В 1957 году Брассенс единственный раз за всю жизнь снялся в кино, в фильме знаменитого режиссера Рене Клера «Porte de Lilas». В российском прокате он назывался «На окраине Парижа».
В фильме две главные роли: бездельник по имени Жюжю (его играет Пьер Брассер) и его приятель, чье имя неизвестно – все его зовут просто Артист. Вот этого Артиста и играет Брассенс, играя в сущности то ли себя самого, то ли персонажа своих песен. По вечерам жители окраины собираются в трактире у Альфонса, Артист лениво берет гитару, и поет свои песни. Этих песен четыре, мы из них услышим две: «Le vin» и «Au bois de mon coeur» .
Говоря о первой («Вино»), я снова не могу не обратить ваше внимание на поэтическую виртуозность, с которой она написана. Цитирую Марка Фрейдкина (поскольку цитировать его я собираюсь часто, буду иногда называть его сокращенно МФ) : «Песня написана в поэтической форме вирелэ (virelai), которую Брассенс использовал очень часто. Это шестистрочная строфа старофранцузской поэзии. Она разбивается на два трехстишия, в каждом из которых первые две строки рифмуются, а третья, как правило укороченная, строка строфы рифмуется с шестой. Эта форма (особенно при использовании коротких размеров) требует известной виртуозности и подразумевает всевозможные составные рифмы, анжабеманы и прочие поэтические кунштюки, на которые Б. был так горазд и которые так осложняют и без того нелегкую работу переводчика.»
Под кнопкой, помимо моего подстрочника, имеется отличный перевод Владислава Зайцева, который постарался эти анжабеманы по возможности сохранить. А кроме того, в песне меня совершенно восхищает количество эвфемизмов, использованных автором для вина («ликер виноградной лозы», «осеннее молоко», «октябрьский сок» и т.д.). Мне это кажется одной из изюминок песни, а в переводе оно, к сожалению, не сохранилось, ибо нельзя объять необъятное.
Вот и видео, кто желает. Эта веселая компания – из телевизионного фильма «Georges Brassens au coin du feu» (1957).
И еще одна песня из фильма «Порт де Лила». Эта очень красивая песня посвящена мужской дружбе, и таких песен у Брасенса немало, некоторые из них мы еще услышим. Брассенс вообще был верным другом и умел дружить. Причем среди его близких друзей были и такие известные люди, как, например, киноактер Лино Вентура, и люди совершенно незнаменитые, друзья детства, молодости, товарищи по немецкому трудовому лагерю. Стоит ли упомянуть, что в мире, построенном Брассенсом, дружба – одна из главных добродетелей. А переулочек на этой картинке как две капли воды похож на тот, где жил настоящий Брассенс...
Au bois de mon coeur (1957) В лесу моего сердца
Вот драгоценная находка: фрагмент из фильма, где Брассенс-Артист поет эту песню. В качестве бонуса зритель может насладиться замечательной сценой неудавшейся покражи бутылки и удавшейся – части ее содержимого.
Приятели-повесы, горе-музыканты кочуют у Брассенса из одной песни в другую, это постоянные персонажи его театра. И следующая наша песня, «Le vieux Léon», настолько легко помещается в атмосферу фильма, что тоже кажется песней оттуда, хотя это не так. К тому же «Старого Лeона» с «Вином» объединяет поэтическая форма – это то же вирелэ с короткой строкой и анжамбеманами. О «Старом Леоне» мне пришлось написать в отдельном посте, так что перевод и дополнительная информация уже там. Помните, я говорила, что не вижу в юношеских фотографиях взрослого Брассенса: ни тридцатилетнего, ни пятидесятилетнего? Ну и вот сравните в двух видео Брассенса «черного» и Брассенса «белого»: один человек или разные люди? Даже мимика во многом другая!
Le vieux Léon (1958) Старый Леон
Песня «Старый Леон» замечательна не только темами дружбы и памяти и не только играми с политеизмом (или всеобщим католичеством, это кому как нравится). Есть в ней фраза, без цитирования которой не обходится ни один критик, пишущий о Брассенсе: «En rigolant pour faire semblant de n’pas pleurer» – «смеялись, чтобы не плакать». Но к этой теме мы еще обратимся позже, а сейчас я хочу сказать, что мы с вами в общем-то в первый раз видим контрабасиста, сопровождающего Брассенса на сцене. Хотя в записи песен он принимал участие с самого первого альбома.
С Пьером Николя Брассенс познакомился в 1952 году, еще у Паташу. Видя, как неловко чувствует себя начинающий певец, – рассказывает нам легенда, – контрабасист по собственной инициативе поднялся на сцену и подыграл Брассенсу в нескольких песнях. А потом Брассенс подошел к нему после концерта и спросил: «Слушай, не мог бы ты время от времени делать пару "бум-бум" позади моей гитары?» Николя соглашается, и эта встреча перерастает в тридцатилетнее сотрудничество и дружбу, а «бум-бум» занимает все большее место в песнях Брассенса. Брассенс и Николя не разлучались до самой смерти Жоржа Брассенса и даже после нее – Пьер Николя принимал участие в записи всех посмертных альбомов Брассенса. Снова процитирую МФ: «Роль Николя в песнях Брассенса не слишком заметна непрофессионалу, но именно его контрабас несет на себе ритмическую, гармоническую, а иногда и мелодическую функции. Он образует мягкую и упругую подушку, на которой держится ритм песни, создает пульсацию, дыхание и глубину общего звучания. И для этого, поверьте мне, нужно высочайшее мастерство и искусство.»
Вот на этой фотографии Пьер Николя таков, каким я привыкла его видеть. А второе видео «Старого Леона», где он совсем молодой, оказалось для меня приятным сюрпризом.
Начиная со второго альбома, помимо контрабаса, к гитаре самого Брассенса добавляется вторая гитара-соло. С гитаристами была более грустная история. Постоянных аккомпаниаторов было всего трое: Виктор Аписелла, Бартелеми Россо и Жоэль Фавро. Брассенс своих музыкантов не увольнял, а брал нового только в связи со смертью предыдущего. Причем оба первых умерли от рака, как впоследствии и сам Брассенс...
Я уже однажды прервала связь времен, поэтому нестрашно, если сделаю это еще раз. Первый пост естественным образом посвящен раннему Брассенсу, а перед тем, как на некоторое время расстаться, я хочу показать вам на минуточку и позднего. Мы просто послушаем подряд две песни ровно на ту же тему, и увидим, что ранний и поздний Брассенс отличались не только внешностью.
Для этого мы сначала (в последний раз) вернемся к самому первому альбому и послушаем милую песенку, которую пела еще Паташу – она называется «Зонтик».
Вообще-то моя задача – не просто развлечь вас песнями Брассенса, что само по себе приятно, но и предложить некий анализ его творчества, поэтому песни, которые звучат сегодня, несут смысловую нагрузку – ту, что сам Брассенс называл «ma petite philosophie». Однако помимо песен проблемных, сатирических, песен-кирпичиков этой самой «маленькой философии», Брассенс написал много милых, симпатичных и вполне традиционных песенок, которые не сделали переворота ни в песне, ни в поэзии, никому не бросают вызова и нравятся всем и каждому. Более того, если сделать выборку из таких песенок, то нарисуется у нас картинка эдакого добродушного и остроумного балагура-весельчака с пикантным уклоном. Что и происходит чаще, чем мне бы хотелось. И вот вам пример такой легкой, милой, славной песенки – «Le parapluie»
На самом деле я немного лукавлю, назвав «Зонтик» традиционной песенкой. Если подумать, в нем тоже есть своя доля petite philosophie… и, как ни странно, это заявка на некий новый жанр песен о любви. Любовь а ля Брассенс. Вообще, и в жизни, и в творчестве Брассенс был чрезвычайно сдержанным человеком, и безумные страсти в духе Бреля – совсем не его стиль. За редким исключением Брассенс поет о любви с юмором, спокойно и рассудительно, и в 9 из 10 песен на тему любви так или иначе просматривается ее конец. Что автором (героем) воспринимается совершенно спокойно, в полном соответствии с заключительной фразой того же «Зонтика». Что же до вышеупомянутых исключений, то конечно есть они, не может не быть. Есть у Брассенса по-настоящему искренние песни, обращенные от первого лица к подруге жизни. Есть, напротив, вполне себе брелевские женщины, от которых только в петлю (и тут двое великих находят общий язык на неожиданной почве мизогинии).
«Зонтик» – это 1-й альбом, 1952 год, а «Скверный мальчишка» – 1969 год и 10-й альбом из двенадцати (или 12-й из четырнадцати – позже разъясню, откуда такие разночтения в канонической дискографии). Может быть, на примере этих двух песен «о любви» нам удастся увидеть, насколько поздний Брассенс отличается от раннего. Поздние песни Брассенса существенно сложнее и длиннее ранних, в них больше литературных и мифологических реминисценций, а музыкальное сопровождение все менее аскетично.
Так что сейчас мы совершим такой скачок вперед по времени, а потом вернемся обратно в конец 50-х. Кто тот мальчишка, о котором поется в песне, вы, надеюсь, угадаете если не с первых строк, то со вторых.
Sale petit bonhomme (1969) Скверный мальчишка
А вот вам прекрасный и чудесный перевод Марка Фрейдкина – один из тех, из-за которых я сомневалась, стоит ли мне вообще выкладывать свои подстрочники. В данном случае, наверное, стоит только ради того, чтоб убедиться, насколько точен и совершенен стихотворный перевод. Мы этот перевод послушаем прямо здесь (а если кто-то хочет иметь перед глазами текст, то скажите, я выложу).
Одна из самых интересных книг о Брассенсе написана его другом, священником Андре Сэвом. Она целиком составлена из интервью, а точнее, из дружеских бесед, в которых Андре Сэв пытается заставить Брассенса говорить, а тот хоть и ворчит изрядно, но говорит много и интересно. Книга называется «Вся жизнь для песни», и это не просто эффектное название. Действительно, вся жизнь Брассенса была посвящена и подчинена одному – работе над песнями.
Когда вокруг его загородного дома в Бретани понастроили всяких фабрик и друзья выражали по этому поводу беспокойство, Брассенс спокойно отвечал, что его это не слишком волнует. «Я не испытываю особой потребности в выходах из дому. Я гуляю в своих стихах и музыке – это и есть моя природа, и единственная панорама, которая целиком и полностью мне по душе».
Может быть, вот эта интравертность Брассенса и объясняет то, что его жизнь не отличается разнообразием событий. Однако без некоторых подробностей я не могу обойтись в своем рассказе, и для этого мы на минуточку вернемся в Париж 1944-го. В этом году Брассенс сбегает из Басдорфа и возвращается в Париж к своей тетке. Но та не жаждет нарываться на возможные неприятности с оккупационными властями и договаривается со своей подругой Жанной Планш, что племянник поживет пока у нее, в тупике Флоримон.
Очень скоро Жанна становится Брассенсу фактически второй матерью. Она заботится о нем, принимает его друзей, делится всем, чем может, и верит в успех его песен, когда и речи о его признании еще не идет. Помните Жанну Ле Боньек, давшую деньги на издание первого сборника стихов Брассенса в 42-м? Это та же Жанна, но за два года она успела выйти замуж за Марселя Планша и стала Жанной Планш. Под каким именем и вошла навсегда в историю французской песни.
Брассенс прожил у Жанны в тупике Флоримон более двадцати (!) лет и жил бы еще, если бы не экстравагантная история, о которой я расскажу чуть позже. Давно уже будучи прославленным, знаменитым, более чем обеспеченным – он продолжал жить в этой фактически трущобе, которая едва ли годилась для жилья знаменитости.
Говорят, Брассенс считал, что именно здесь кроется источник его вдохновения, и как только он покинет этот дом, источник творчества иссякнет. (Тут мне ничего не остается, как процитировать «Гориллу»: «Дальнейшее показало, что он ошибался»).
Брассенсу вообще были свойственны длительные привязанности, и он умел хранить верность. Верность друзьям, верность своему уголку Парижа. Верность родному Сету, посещаемому раз в год. Верность Бретани, куда он отправлялся каждый год 1-го июля, чтоб вернуться 31 августа. Верность поэтам, которых он читал, своему музыкальному издательству и театрам своих турне. Верность аккомпаниаторам и тем, кто помог ему с началом карьеры.
Мы снова не удивимся одной из важнейших заповедей созданного Брассенсом литературного мира: хранить верность своему прошлому, своим корням, уметь дорожить тем, что имеешь (опять же, в противоположность Брелю, который всегда рвался открывать новые горизонты – и, заметим, открывал). Поэтому песня, которую мы сейчас услышим – безусловно, одна из программных.
Auprès de mon arbre (1955) Возле моего дерева
На этой заповеди мы сегодня и остановимся, чтоб продолжить наш рассказ в следующей части. А пока посмотрите вот это видео, снятое в концертном зале Бобино в 1972 году. Почему-то на этом концерте Брассенс не поет последний куплет: и так, что ли, все знают? Зато вот эта улыбка в конце – такая искренняя, такая домашняя, такая детская и обезоруживающая... Мне кажется, сегодня никто так не улыбается со сцены.
© NM (Наталия Меерович)
