>
История нового поколения певцов, о котором у нас пойдет речь в этом цикле лекций, начинается в 1968 году. Откуда такая точность: почему в 1968, а не в 1970-м? Ответ прост: «студенческая революция» мая 68 года. Именно она оказалась этапным событием, резко разделившим политическую и культурную жизнь Франции на «до» и «после». Включая, разумеется, песню.
Я попытаюсь очень вкратце описать эту странную революцию, раз уж на протяжении всей лекции собираюсь говорить о ее влиянии на французскую песню.
Май 1968
То был классический случай, когда из искры возгорелось пламя. Началось со студентов, требовавших улучшения жилищных условий и сексуальных свобод, с невразумительного конгломерата всевозможных – анархистских, маоистских, троцкистских и каких только не – лозунгов.>
Лозунги вылились в массовые забастовки, перевернутые автомобили и баррикады на улицах, бои с полицией, аресты и избиения, вплоть до жертв среди демонстрантов и полицейских. >
В некоторых городах (например, в Нанте) – дошло даже до образования рабочей коммуны.
В конце концов де Голль нашел таки управу на всю эту братию. И вообще-то революция считается провалившейся, хоть я и не совсем понимаю, почему – если учесть, например, что рабочие добились повышения зарплаты на 30%. Так или иначе, но именно эти два месяца встряски преобразили французскую песню до неузнаваемости и вывели из кризиса, в котором она находилась с начала шестидесятых.
Есть еще два понятия, с которыми нам необходимо ознакомиться, чтобы лучше понять особенность эпохи 70-80-х. Это «chanson contestataire» и (в меньшей степени) «chanson yé-yé».
«Сhanson populaire» vs «chanson contestataire»
Вряд ли историки французской песни 70-х смогут обойтись без этих двух терминов, возникших под влиянием «студенческой революции» мая 68-го. Употребляются они всегда в паре, один тип песни противоставляется другому. Точного русского аналога я им не нашла: «populaire» – что-то типа народная, популярная, «contestataire» – спорная, оспаривающая. Так неуклюже выходит, что пускай они и останутся по-французски. Обратимся к «Энциклопедии французской песни», чтобы лучше постичь их суть, а заодно почувствовать уникальность тех лет.>
«В песне, так же как и в любом другом искусстве, испокон веков имелось подземное течение: подпольное, антикоммерческое, политически или эстетически противопоставляющее себя течению доминантному и более традиционному. Как правило, это «инакомыслящее» течение оттесняется на периферию, «маргинализируется» традиционным течением – в силу причин скорее экономических, чем идеологических». Новым же на рубеже 70-х годов, – объясняет энциклопедия – было то, что индустрия диска и мюзик-холла внезапно осознала наличие мощного параллельного рынка для этой «инакомыслящей» песни.
«Безусловно, такие «локомотивы эстрады» как Клод Франсуа, Джонни Халлидэй, Джо Дассен или новички – Ален Шамфор, Майк Брант, Фредерик Франсуа – продолжают процветать. Но они уже не одни на рынке. Новое поколение артистов, воспитанное на идеалах 68-го, непосредственно связанное с реальностью своего времени, стучится в дверь, поддерживаемое молодой публикой, одержимой идеалами справедливости и свободы и желающей слушать артистов, похожих на них самих. Вот имена звезд этой новой волны – наследников предыдушего поколения «великих»: Сансон, Ле Форестье, Сушон, Берже, Симон, Лавилье и Рено».
Почему Сушон – да, а Клод Франсуа – нет? Почему Лавилье – да, а Дассен – нет? И нельзя ли уточнить, чем все же отличаются эти два типа песни, помимо списка имен? Ответ на этот вопрос требует определенной неполиткорректности, а она нынче не в моде. Не найдя его в современной журналистике, я задала этот вопрос моей французской подруге Мирей. И хотя Мирей непосредственного отношения к песне не имеет (разве что в качестве продвинутого юзера), о таком замечательном разъяснении можно было только мечтать:
«То, что поет chanteur populaire, легко понимается, с приятностью слушается, любой серый некто-никто может с легкостью с этими песнями идентифицироваться и даже получить заряд самоутверждения. Французский интеллектуал никогда не признается, что любит таких певцов (а если ненароком и любит, то слушать будет тайком ото всех). Домработница, водитель грузовика, кассирша в супермаркете будут, скорей всего, восторгаться этими певцами и их расхваливать. Что же касается chanteurs contestataires, то их тексты затрагивают непривычные темы, требуют размышлений, ставят под сомнение общепринятые идеи. Слушатель не найдет в них ни самоутверждения, ни успокоения – разве что и без этих песен у него была привычка постоянно задавать себе вопросы. И конечно же, автор-композитор, сам исполняющий свои песни, расскажет, как правило, гораздо более интересные вещи, чем просто исполнитель». Вот так говорит моя Мирей – простая французская интеллектуалка, социальный работник с гуманитарным образованием.
Не задавая лишних вопросов по поводу «идеалов справедливости и свободы», упомянутых в энциклопедии, я хочу пояснить про «поколение великих». Или уже не надо пояснять? Брель, Брассенс, Ферра, Ферре, Барбара, Беар, Нугаро, Генсбур... – все те, о ком мы говорили в цикле лекций про 50-60-е годы. И это если считать только тех, кто пишет песни самостоятельно от начала до конца (ACI: авторы-композиторы-исполнители), а есть ведь и «великие просто исполнители» – хотя эти все же менее интересны. Конечно, и в ту эпоху был жанр полегче и жанр посерьезнее, была песня развлекательная и песня поэтическая – но разделение populaire-contestataire тогда не имело большого смысла, ибо не родился еще страшный зверь под названием Show-Biz и когти не отрастил.
Зверь этот впервые появился в начале 60-х, вместе с так называемой «волной йе-йе», провозгласив конец прекрасной эпохи. Но на рубеже 70-х, как уже было сказано, был оттеснен на задворки поколением contestataires, порожденным революцией 68-го.
«Йе-йе»
Это модное направление в молодежной песне сложилось во Франции в начале 1960-х годов и через некоторое время распространилось в Италии, Испании, Германии и Японии (при том, что сам припевчик «йе-йе» был натурально заимствован из английского). Тексты и мелодии соревновались в непритязательности, исполнение тоже. Вот как описывает эту ситуацию Паскаль Севран в своей книге «Французский мюзик-холл» – книге, которую я не раз еще буду с удовольствием цитировать: «В начале 60-х годов черт знает кто пел черт знает что. Французская песня билась в истерической агонии на пригородных эстрадах, захваченных воскресными «звездами на час», с милыми физиономиями, но туговатыми на ухо. Им было достаточно пробормотать пару глупостей в ритме твиста, чтобы быть услышанными всей страной. Средства массовой информации, сдаваясь под натиском моды, а то и подыгрывая ей, снисходительно транслировали нечленораздельные звуки, в спешке записанные на «сорокопятки». Настоящие артисты задыхались среди этого адского шума, многие ушли со сцены. То было время «йе-йе», ныне счастливо отправленное на прилавок какофонии ретро-базара.
Все стало на свои места в мае 1968 года. Каждому свой божий дар: Жюльен Клер и Максим Ле Форестье подняли брошенную перчатку. Да, вот они, красавчики.
Не без трепета я выстраиваю цепочку, которую мне предстоит дополнить своими рассказами:
Максим Ле Форестье – Жюльен Клер – Ив Симон – Мишель Сарду – Ив Дютей – Жак Ижлен – Вероник Сансон – Бернар Лавилье – Ален Сушон – Мишель Жоназ – Франсис Кабрель – Жан-Жак Гольдман – Рено.
Нет, отнюдь не все тут вписываются в категорию chanteurs contestataires, но мы ведь и не настаиваем на чистых категориях. Кроме того, реванш contestataires не мог продолжаться долго. К концу 70-х эта песня ожидаемо сдала свои позиции, но оставила глубокий след в сердцах своих поклонников (включая автора этих строк).
Не изменятся ли мои планы по дороге? Не знаю, может быть, может быть...
В заключение и в предвкушение – песенка. Я ее тут уже как-то публиковала, но сегодня эта совместная песня Максима Ле Форестье и Жюльена Клера как нельзя лучше подойдет к заявлению Севрана. Я ее больше люблю в исполнении Клера и найду в своих закромах, когда придет время. Но особенно трогательно слышать, как они поют оба вместе, про тридцать лет через тридцать лет (запись эта примерно 2008 года).
Maxime Le Forestier/Julien Clerc – J'ai eu trente ans (1978) Мне тридцать лет
Да, молодые люди повзрослели с тех пор на несколько десятков лет. Но ничего, в последующих главах мы вернемся назад лет на сорок, и начнем с начала начал. В данном случае – с 1968-го.